«Слово «регионы» звучит не обидно, а «провинция» – стремно»

Выставка «Немосква не за горами», открывшаяся в петербургском Манеже (увидеть ее можно будет до конца октября) и устроенная силами Государственного центра современного искусства (ГЦСИ), – это работы 80 художников, объединенные в семь кураторских историй.

Вопреки названию, здесь представлены и авторы из Москвы, даже из Праги. Масштабная и весьма пафосная экспозиция, занимающая все немалое – 5000 кв. м – пространство бывшего Конногвардейского манежа, призвана показать главное из того, что волнует художников в разных регионах. Начинающаяся лозунгом «Опять ничего не происходит» (инсталляция Маяны Насыбулловой), она чем дальше, тем увереннее его опровергает, уводя зрителей от привычного понимания периферии страны как заведомой провинции.

Между тем именно с российских окраин стартовал в 2017 г. этот теперь уже многолетний процесс. ГЦСИ тогда, окончательно потерявший самостоятельность, входил в состав музейно-выставочного центра «Росизо». А «Немосквой» был поезд, заполненный российскими и иностранными кураторами, экспертами и арт-критиками, прокатившийся летом 2018-го меньше чем за четыре недели по 12 городам страны, от Нижнего до Владивостока. В каждом из городов устраивалось портфолио-ревю, где кураторы знакомились с художниками и отбирались лучшие идеи и проекты.

Год назад можно было оценить первый итог путешествия – выставку «Двенадцатый часовой пояс: путевые заметки из России» в брюссельском музее современного искусства Bozar. ГЦСИ к тому времени перешел в ведение ГМИИ им. А. С. Пушкина. И теперь уже под крылом важнейшего столичного музея устроил очередной проект. Вместо привычной демонстрации, как на выставке достижений, успехов каждого отдельного места, авторы выставки пытаются нащупать пути объединения искусства и художников. Как – об этом рассказывает в интервью «Ведомостям» Алиса Прудникова, директор по региональному развитию ГЦСИ, комиссар Уральской индустриальной биеннале, а с 2017 г. – инициатор и комиссар «Немосквы».

– Любимая моя история, связанная с «Немосквой», касается именно упреков в колониальности. Она начиналась с того, что мы задались вопросом, как говорить о российских регионах без колониального высокомерия, не как столица с провинцией. И за несколько лет мы только едва нащупали этот путь. Так что нет на этот вопрос простого ответа. Есть разные возможности и разные подходы, из них мы пытаемся собрать всю картинку.

Наша логика состояла в том, чтобы изучить для начала ситуацию на местах, как себя представляют люди, живущие там, и каким они видят развитие художественного процесса изнутри. Я верю в такую механику, соединяющую локальность и глобальность, когда собственную специфику ты постоянно тестируешь каким-то внешним взглядом. Она здорово сработала на Уральской индустриальной биеннале. «Немоскву» я хотела строить по тому же принципу: мы придем в регионы и спросим, чем они тестируют себя.

– Мы сформулировали концепцию, написали тексты о разных городах, их истории, перевели всё на английский – потому что очень мало информации на английском. Пригласили западных экспертов, которые поехали в поезде по Транссибу, дали им домашнее задание все это прочесть. Чтобы они приезжали в города с пониманием бэкграунда пространства. Поезд дал пищу для размышлений о том, как быть, с одной стороны, с колониальным дискурсом, а с другой – с провинциальностью. Стало понятно, что художники, живущие в разных местах, бьются с похожими проблемами – все шутили, что мы выйдем из поезда с «Непарижем» и «Нелондоном». Многоцентричность России сегодня пытаются осмыслить как серьезное художественное явление – с этим мы и работаем. После поезда наши эксперты сказали: «У нас сформировалось впечатление, что дальше?»

– Дальше стало понятно, что невозможно применять к разным территориям одинаковые проектные лекала. Гигантская территория, огромные расстояния. Делать все эти разные ситуации видимыми, провоцировать диалог и интерес друг к другу – стало нашей стратегической задачей. И мы хотели в дальнейших шагах опираться и на опыт зарубежных экспертов, и на сообщества профессионалов – тех, кто живет и работает в регионах.

– Отчетная, по сути. Это не была выставка российского регионального искусства, это был итог наших поисков и конкретного очень важного путешествия.

– Почему нет? Наши эксперты познакомились с группой «Куда бегут собаки», она им понравилась. Не было задачи надергать новые имена, сказать: «Смотрите, что мы раскопали!» Сейчас мы уже ничего не раскопаем – все всех знают.

– Мне кажется, да. Жизнь в последнее время переместилась в интернет, и если появляется какой-то активный художник – его узнают. Замечательная Елена Аносова делает яркую международную карьеру сама по себе, ее знают в мире, я познакомилась с ней в арт-резиденции в екатеринбургском Доме Метенкова.

– Потрясающая серия! И мы первый раз показываем ее в России в полной версии. Лена как раз представляет собой пример человека, не принадлежащего своей географии. Я спрашиваю: «Лен, ты где живешь?» Она отвечает: «Да везде». Она, например, работает с международным фондом Calvert 22 как куратор. Этот фонд занимается креативными индустриями, его задача – говорить с англоязычной аудиторией о российском искусстве. Они делают очень симпатичный проект Makers of Siberia.

– Мы разговаривали об этом в Bozar, понимая, что везем проект туда, где Россию знают in general, по Путину и Павленскому, и оказалось, что им это интересно. Вы, я думаю, помните: летняя программа Bozar соединяла две выставки – нашу, про «Немоскву», и вторую, посвященную африканскому искусству. На открытии я слушала выступления авторов африканского проекта, понимая, что они-то действительно борются с колониальной политикой и следствием этой борьбы стало конвенциональное покаяние, когда все вынуждены выдавливать из себя по капле рабовладельца. И мне тогда бросилась в глаза разница наших подходов. Для нас важна не борьба двух сил, а диалог равных взглядов.

– Во мне все сопротивляется общепринятому понятию провинции. Мы находимся внутри сложного поля определений, очень неоднозначных, приезжаешь в регионы и думаешь – как это назвать?

– Мы для себя решили, что отменяем слово «провинция», потому что провинциальность – скорее то, что у нас в голове. И говорим «регионы», подразумевая исключительно территориальную специфику. Поэтому слово «регионы» звучит не обидно, а «провинция» – стремно. Когда я училась в Уральском государственном университете, на нашем факультете искусствоведения проходили ежегодные конференции под названием «Метрополия и провинция». А вчера на круглом столе, устроенном на выставке, многие говорили, что сейчас уже нет драматичного разрыва между «метрополией» и «провинцией». А тот, что есть, – разрыв территориальный, финансовый, институциональный, какой угодно, но не идейный. Мне нравится, что художники транслируют, по большому счету, одну мысль: «у нас есть все, чтобы нормально развиваться, нам классно!» Но одновременно – «у нас ничего не происходит».

– И мы все остаемся в этих ножницах, между «нам хорошо» и «ничего не происходит», поэтому нет смысла сравнивать ощущения в Москве и регионах. А фраза эта взялась из текста арт-критика Александры Генераловой, опубликованного в 2018 г. в онлайн-журнале «Крапива». Саша написала статью, начинавшуюся со слов: «По Петербургу ходит вирус, называется «ничего не происходит». Он передается воздушно-капельным путем на открытиях выставок или на встречах со знакомыми в барах». Саша писала о том, что, даже если возникает где-то движение, какое-то шевеление, всем нужен костыль – такой как «Гараж», Эрмитаж, спонсор, коллекционер. Если костыль не приходит, все скатывается обратно в болото. Пафос текста состоял в том, что сейчас, по Сашиным наблюдениям, есть движуха в музыке, а в арте этой энергии нет.

– Напротив, эта фраза – отправная точка для рассказа о нашем времени. А сама выставка – не набор проектов, где каждый рассказывает о своей территории, потому что всех уже тошнит от презентации локальной идентичности, я это чувствую. И мы это обсуждали, когда в свое время Володя Селезнев (один из сокураторов «Немосквы не за горами». – «Ведомости») сделал выставку «50 лет современного искусства Урала». Но есть желание поиска новых связей, выходов, контекстов. Чувствуя, что вроде бы ничего не происходит или что мы «приручаем пустоту», мы сами, те, кто работает с современным искусством, последние годы эту движуху и создаем, сбиваем сливки лапками. Тот институциональный слой в этой сфере, который существует сейчас…

– Да – филиалы ГЦСИ, наши сотрудники.

– Конечно, сейчас ГЦСИ, уже в составе Пушкинского музея, снова в поиске себя, нового своего формата. Но, глядя из сегодняшнего дня на города, где были открыты филиалы ГЦСИ, мы видим, что что-то происходит ровно там, где все эти годы были люди, способные генерировать энергию, долго ее нести, развивать начатое и брать на себя ответственность. Ответственность – важнейшая вещь. А энергия быстро закончится, если не будет развития. Почему так все бурно происходит в Екатеринбурге, в котором я родилась и который очень люблю? Потому что ты там что-то делаешь, делаешь, делаешь – и видишь результат.

– В 1999 г. И 10 лет назад прошла первая Уральская индустриальная биеннале – фантастика, что произошло в городе за это время!

– Очень. Мы делали социологическое исследование посетителей биеннале – ядра наших зрителей, периферии и перспективы. Понятно, что есть пул нашей любимой постоянной публики, но аудитория мало прирастала. На V биеннале, прошлой осенью, мы изменили систему информирования – было интересно, кто из «не наших» до нас дойдет. Сделали, например, мощный десант в школы. И к нам пришли школьники, это меня поразило.

– Ольга Львовна прекрасная, только у нас это пока не пройдет. Но представьте, как-то во вторник утром – не самое популярное время для посещения выставок – я приехала на биеннале и увидела очередь перед входом: это для меня мощный сигнал, что приходит совершенно новая публика, и ты уже не знаешь практически никого в лицо.

– И пусть. Вот почему в Екатеринбурге все так живо и бодро? Наверное, потому, что есть любопытство в отношении нового и нет страха перед ним. Да, имела место уже упомянутая история про 50 лет существования современного искусства Урала – его рождение условно датируется 1967 г., когда художник Валерий Дьяченко сделал работу «Чье это облако?», которую сегодня считают произведением протоконцептуализма. Но уже в наше время в Екатеринбурге случилось прирастание разных культурных инициатив и превращение их в институции. К 2005 г., когда я пришла в ГЦСИ, помимо него в Екатеринбурге была еще одна небольшая галерея, которая занималась художниками 1980-х и интересовалась современным процессом, – позже все это как явление структурировалось в «Синара-центр» с коллекцией Дмитрия Пумпянского. И это было время низовых инициатив, тот же Володя Селезнев с архитектором Пашей Ложкиным сделали Центр действия «Нога» – подвал, где всегда была движуха и выступали отличные музыканты. Я пыталась понять, почему он был таким классным? Потому что там организовались художественные мастерские, в «Ноге», в частности, начинала работать группа «Куда бегут собаки». Володя был сотрудником ГЦСИ и одновременно вел этот центр, потому что в ГЦСИ тогда и пространства никакого не было, только офис.

– Абсолютно. «Ельцин-центр» – идеальный пример третьего места. У вас есть дом, есть работа и есть третье место, куда хочется приходить, где хорошо и есть все, что нужно. «Ельцин-центр» сделан по этой модели. И вы идете не в ИКЕА, а туда.

– В университете у нас преподавала прекрасная Тамара Александровна Галеева, и мой первый опыт столкновения с современным искусством был, когда Тамара Александровна против воли консервативной части кафедры, считавшей, что все это кошмар и ужас, повела нас на путешествующую выставку «Безумный двойник», сделанную Андреем Ерофеевым и Татьяной Волковой. Это было первое погружение.

– В 1998 г., когда я заканчивала школу, все шли в менеджеры и экономисты. Мне было грустно, не хотелось ни того ни другого, я ходила на все дни открытых дверей гуманитарных факультетов. Пришла на искусствоведение, и мне понравился профессор, говоривший про весь мир и комплексное понимание процессов в культуре. Как раз тогда вводилась культурология как направление. Я подумала: какое счастье, надо брать!

– А у нас был революционный курс! Мы первые защищали дипломы по современному искусству. Мой был про медицинские и биологические образы в современном искусстве, у однокурсницы – про кровь в Средневековье и в современном искусстве, и еще у одной девочки тема была «Памятники на кладбище как феномен современного искусства». Так что наш выпуск взорвал сознание, это было начало. И в ГЦСИ я окружила себя прежде всего друзьями по университету. Мы были очень молодыми и не имели опыта ни в организации, ни в бухгалтерии, ни в институциональной политике, соответственно, мы учились на практике.

– Мы не знаем, что будет со следующими проектами, но по этому все договоренности выполнены. Уже три года проект поддерживают Фонд Владимира Потанина и компания «Сибур».

– Около 27 млн руб. Из них Фонд Владимира Потанина дал 17 млн руб. и по 5 млн – компания «Сибур» и департамент культуры Санкт-Петербурга.

– Мы думали, где провести в 2020 г. выставку, и разговорились с директором Манежа Павлом Пригарой, он сказал, что ему очень интересна «Немосква» и в целом разговор о российском современном искусстве. Я на это не рассчитывала, полагая, что Манеж заточен под международные блокбастеры, и очень рада нашему сотрудничеству – Манеж стал настоящим соорганизатором и соратником проекта.

– Нет. Я понимала, что в выставке про регионы всегда есть опасность скатиться в большой непонятный винегрет про страну, вроде межреспубликанских выставок союзов художников советских времен. И мы с кураторами, готовя ее, признавали, что да, мы говорим про российскую современность, но, еще раз, это не история про географию. Чтобы уральский куратор Света Усольцева делала свой раздел с уральскими художниками – такого не было. И тут я хочу вернуться к слогану «Опять ничего не происходит», потому что именно он объединяет все семь кураторских разделов. Ведь и в Москве, если на то пошло, ничего не происходит – по сравнению с тем же Нью-Йорком: арт-рынка у нас так и нет. Просто наш фокус направлен на то, что часто остается за кадром. «Немосква» – это не значит, что не как в Москве. «Немосква» – это как везде.